Сакральные смыслы традиционных игр

Игра — особое пространство, внутри которого человек, следуя четко слаженным правилам, имеет возможность погружения в традиционную культуру с самого раннего возраста.

Мир современности все чаще отодвигает нас от практической значимости традиционных игр, но мало кто знает, что в них можно обнаружить необходимые человеку навыки и умения, которые бережно сохранял русский фольклор пронеся их сквозь многие столетия.

Ранее, находясь в лоне традиции, человек старался всегда помнить о том, что передача базисных культурных особенностей его народа – есть основа, фундамент жизни последующих поколений.

С самого раннего детства человека приучали к обрядам, традиционным знаковым, игровым, текстовым и мелодическим основам, которые и составляли тудуховную скрепу традиции, на которую в дальнейшем в жизни человек опирался.

Именно здесь, во многом и обретала значимость игра. Игровая система вырабатывала, развивала и скрепляла традиционные ценности русского народа на протяжении многих столетий вплоть до прихода советской власти, которая структурировала игру, заперев ее в исключительные условные рамки и правила, где из игры пропала вариативность и духовность, как проявленность глубинного исторического сознания, внутри которого отражалась великая память русского народа.

Известия о существовавших и хранивших в себе глубокую архаику играх оставили дореволюционные исследователи этнографы и фольклористы.

Наиболее значительные публикации русских игр принадлежат И. Снегиреву (1836, 1838 гг.), И. Сахарову (1837 г.), A. Терещенко (1848 г.), В. Всеславину (1863 г.), П. Бессонову (1868 г.), B. Ф. Кудрявцеву (1871 г.), В. И. Далю (1871, 1879 гг.), Е. А. Покровскому (1871, 1886, 1887, 1892, 1895 гг.), В. П. Шейну (1898-1900 гг.) и др.

Большое количество авторов (часто безызвестных) осуществляло публикации записанных ими в народе игр через журналы «Живая старина», «Этнографическое обозрение», «Сын отечества», «Учитель», «Звездочка», «Знание» и др., через «Записки Русского географического общества», через газеты многих губерний России («Московские губернские ведомости» и т. д.).

Советский период оставил нам подробные описания игрового процесса, но и системно адаптировал игры под «нормы советского общества».

Подвижные игры были включены как важное средство физического воспитания в программы по физической культуре для всех общеобразовательных школ (особенно большое место они занимали в младших классах), что вроде бы стало неплохой вехой в истории изучения игр.

Учебные планы начинают в обязательном порядке попадать в институты физической культуры, открывшихся в Москве и Ленинграде, а затем и в других городах РСФСР.

Были организованы специальные годичные курсы по подготовке руководителей игр и детских праздников.

Окончившие эти курсы специалисты широко развернули работу по игре с детьми и молодежью, ими был создан в Москве кружок игр и праздников, который в течение 10 лет возглавлял методическую работу по игре и детским праздникам.

Членами кружка был написан ряд методических пособий и сборников игр.

Взращивая новую мифологему, отсекая предыдущий поколенческий опыт, мировосприятие и мифология были фактически стерты с лица доступного к изучению игрового поля.

Так из фольклорной игры исчезла вариативность, архаика и сакральность.

Сегодня мы постараемся погрузиться в мир семиотики игровых основ фольклора и постараемся понять для чего и зачем ребенку, переходящему в мир взрослых, особенно необходима игра народная.

Целостное восприятие пространства и времени, историческая память, традиции и семиотика фольклорной образности, передаваемые через игру, есть именно тот набор необходимых знаний и навыков, которые именно сейчас важны каждому из вновь взрастающих поколений внутри культурного кода русского народа.

Семиотически, игра заключает в себе особую, сокрытую систему игрового порядка, культурного восприятия мира.

Давайте же условно разделим их:- игры-имитации обрядовых процессов и игры бытовые;- социально-театральные, как взрослые, так и детские.

Такое условное деление, позволит нам понимать разницу между глубинной сокрытой архаикой и подражанием мира детей — миру взрослых.

Вашему вниманию вариант игры обрядовой, внутри которой сокрыто масса фольклорных жанров и представлений.

Одной из самых примечательных и особо любимых игр детства будет игра в жмурки, напомним известные многим правила игры:

Водящему игроку завязывают глаза шарфом или платком.

Затем участники разбегаются в разные стороны, а «жмурка» должен их поймать. Однако мало схватить игрока, важно опознать его. Если «вода» успешно справился с испытанием, то вместо него встает пойманный участник.

Попробуем углубиться в семиотическое пространство игрового процесса, чтобы понять во что же действительно играют дети. Согласно словарю В.И. Даля — «жмурик (смоленская область);умерший, усопший, покойник(новгородская область);умирашка (архангельская)».

Интересна и присказка, которую дети произносили в момент начала игры:

— Кот, кот, на чем стоишь?
— На квашне.
— Что в квашне?
— Квас.
— Лови мышей, а не нас.

Вашему вниманию исключительный пример примитивной заговорной формулы: «описание действия в центре магического мира (эпическая часть) — текст нарративного характера, повествующий о том, что и кто находится в центральной области сакрального пространства. Субъект исчезает, появляется персонаж-помощник. В качестве последнего могут выступать самые разные фигуры».

В случае с игровым процессом, детский мир обращается к пространству сна, неспроста тут фигурирует излюбленные персонажи детского фольклора, связанные с ночью — кот и мыши, имеющие отношение как к колыбельному жанру, пространству сна, так и к противоборствующим силам внутри сказочного эпоса.

Важно учитывать и факт завязанных глаз, характера движения и поиска играющих и входящего в пространство игры «водящего-жмура».

Так примечателен для нас будет текст былички о «ходящем покойнике» сюжет которого, со слов информанта, явно произошел с ним в детстве: «В избе-то всегда кто-то хаживал. Мы на печи сидим, а он все ходит, стучит. Ноги только и береги. Как за ногу схватит, так и утащит к себе. У Маньки-то унес так ребенка. Мы ужо и прижмемся к мамке-то».

Сама спасительная борьба со страхом, страхом смерти, бытовавшая в лоне традиции в пространстве игры говорит нам о ментальном, психоэмоциональном росте ребенка, такая игра способствовала правильному восприятию и отношению детей к смерти, процессу погребения и дальнейшему взаимодействию с покойниками, что было неразрывно связано со всей структурой цикла жизни человеческой.

Сталкиваясь в пространстве игры и проговаривая внутри игры заговорные формулы, психологически — ребенок переставал бояться смерти, воспринимал ее адекватно, а если человек не боится смерти, то чего ему вообще бояться?

Так его отношения со смертью не могли стать внезапными или неподготовленными морально, он (человек) становился готовым принять встречу со смертью, как и собственный уход, в любой момент, а значит мог перейти в дальнейшем через «Калинов мост» к предкам, беспрепятственно не оставаясь среди живых.

Сама человеческая среда, бытование вокруг нее множества жанров традиционного фольклора, формировало обрядовость и формы обереговости внутри появлявшихся в жизни ребенка игр.

Так смотря страху в закрытые глаза, смеясь в лицо, рос маленький человек, в абсолютном лоне традиционного восприятия культуры.

Удивительное и наиболее популярное отражение в свете детского восприятия социально-театрализованного игрового фольклора, сыскала игра в казаки-разбойники. Напомним ее правила всем, кто по каким-то причинам в эту игру не играл или успел забыть:

Участники делятся на две команды: казаки и разбойники.

Первые выбирают место, где обустраивают темницу и ставят там «охранника». В это время разбойники прячутся, оставляя на пути разные подсказки и стрелки.

Задача казаков – отыскать всех «бандитов» и доставить в темницу.

С пойманным игроком остается сторож. Однако разбойники могут попытаться спасти товарища, захватив «охранника».

Игра завершается после поимки всех разбойников. Существовали варианты с загаданным разбойниками «ключевым словом», выведав которое у разбойников, казаки выигрывали игру.

Вступая в игровое поле, подросток обретал навык социального ориентирования, ведь ни для кого не секрет, что внутриигровые роли или выбирались по желанию или же судьбу определял жребий.

Вырабатывая навык социальной адаптации, человек обретал новые для себя черты, пытливости и быстроты принятия знаковых решений, работы ума, зоркости мысли.

Известно, что, в ходе игры, разбойники имели право вызволять из плена своих товарищей. По своей сути, мы наблюдаем борьбу двух видов классово различных общностей. Но важно, что каждое из них никак не порицает принципа – идти до конца, не бросая своих товарищей в условной беде.

Помимо прочих, среди вариантов игры казаки-разбойники, встречались варианты с загаданным «кодовым словом», а более сложные варианты позволяли при поимке разбойника выведать из него только одну букву. Так в игровом процессе развивались и навыки знания языка, интеллектуальные способности и креативность мыслительного процесса.

Обычная с виду игра учила подростков действовать сообща, подчиняться общим требованиям. Правила игры воспринимаются как закон, и выполнение их формирует волю, развивает самообладание, выдержку, умение контролировать свои поступки, свое поведение. В игре формируется честность, дисциплинированность, справедливость. Подвижная игра учит искренности, товариществу.

Поразительно, но существовали различные варианты восприятия персонажей, отражающие феномен массового российского сознания, в среде старших школьников.

В кого только не играли дети: рабочие и крестьяне, красные и белые, свои и фашисты, создавая невероятные противопоставления сил.

Но исторический корень, как и восприятие игры упорно твердили все же одно, несмотря на порой непримиримые антиподы для мира взрослых, победить могла как одна, так и другая сторона. Вероятнее всего правила восприятия и оценки роли персонажей игры, удерживали рамки исторической памяти.

Образ разбойников достаточно любим в русском фольклоре, на удивление понимаем и любим, овеян романтикой и даже некоторой долей сочувствия.

Были даже народные героические драмы о разбойниках, которые ставили сами крестьяне.

Знаменитый исследователь фольклора П.Н Берков объясняет:

«В глазах народа в XVII—XVIII веках разбойники — это мстители за его угнетенное положение, это личности, отстаивающие его, народа, человеческие права, это люди, овеянные своеобразным героизмом…».

Так с виду простая и известная каждому игра «казаки-разбойники», имеет не просто глубинные исторические корни, а говорит о значительной трансформации системы образности внутри проходящего исторического процесса.

Впитывая в себя различные эпохи нашей истории, как официальной, так и не официальной, память русского крестьянства, откалывающихся от них других сословий, в виду различных и не всегда приятных исторических обстоятельств, — находила отражение в народном фольклоре, народной игре.

Семиотическая картина традиционных игр по сей день является отражением не просто воспитания телесных навыков в жизни ребенка, но и здоровья психоэмоционального.

Полагаясь на мифологические представления родного народа, дитя в доступной форме получало те необходимые механики поведения, которые являлись спасительным, защитным и обереговым механизмом, всей его дальнейшей жизни.

Игры социально-театральные, бытовые, как правило носили другой характер, отражение массивного, оговоренного, запрещенного и допустимого в них имело тонкую грань, как возрастную, так и филолого-историческую.

Архаико-игровой концепт поведения человека, служил своеобразной формой правильного с точки зрения традиционного восприятия поведения для общения с миром давно ушедших предков, вариантов почитания, обозначения их знаковой роли в жизни отдельного села или даже региона.

Существовали игры и для взрослых, правила поведения внутри подобных игр были четко регламентированы, взывали к исторической памяти и часто были наполнены особо любимыми жанрами традиционного фольклора.

Особую роль в таких действах играла костюмизация, человек играющий скрывал свой истинный лик, принимая действо театральное за действо священное, обрядовое, так костюм зачастую позволял деперсонализировать не просто человека, но пространство и время.

Игра проникала внутрь значительных и особо почитаемых жанров фольклора, одним из ярким примеров тому служат обрядовые ряжения, характерные как правило для более старшего возраста, подростков и уже взрослого населения народов Европы, а в частности и русского населения.

Как правило, такие театрализованные действа проводились сельскими жителями в период важных праздников: Масленицы, Рождества, Коляды, Святок, Семико-Троицкого цикла, Купальских обрядах, Егорьего дня и др.

Особо любим был в русской деревне периода XIX- начала XX веков первый святочный день, на улицах появлялись ряженые — особенно вечерами взрослые «представлялись ряженными», как говорили в прошлом.

Представление — это нечто поставленное, подготовленное заранее, представляться — значит выдавать себя за кого-то другого.

Потребность представляться вызывается, вероятно, периодически ощущаемой потребностью преобразиться, отрешиться от своего «я», как бы со стороны разглядеть самого себя, а может быть, даже отдохнуть от этого «я», превратившись на время хотя бы и в свою противоположность. Такая паронимичность образов — одновременно быть собою не представляя себя, говорит о космичности восприятия времени и пространства святочной ночи, святочного обрядового действа.

Бывали и случаи, когда рядились всевозможной нечистью. Наряжаясь, например, чертом, человек как бы отмежевывался от всего дурного в себе, концентрируя в своем новом, «вывернутом» образе всю свою чертовщину, чтобы освободиться от нее, когда сбросит наряд.

При этом происходило своеобразное «очищение». Чтобы избавиться от всей нечисти в душе, надо было ее выявить и олицетворить (то есть, ввести в образ), что и происходило в строго регламентированное время, ограничениями выступали только правила обрядовых игр, хитро ограничивающие феномен допустимого и не допустимого в данном случае ритуальном бесчинстве.

Ряженым полагалось надевать такой костюм, который смотрелся бы со стороны как странный, диковинный, ни на что не похожий, как своеобразный антикостюм., костюм диковинный, непривычный, вышедший из памяти постоянного обихода. Ряженные имели порою совсем странный вид надевали на себя шкуры животных, вывернутые мехом наружу шубы и шапки, накидывали на плечи рогожу, соломенные маты, обвешивались ветвями деревьев, подпоясывались лыком. Также нередки были случаи ношения одежды, не соответствовавшей полу и возрасту ряженого. Последнее было широко распространено: парни переодевались в женскую одежду, женщины — в мужскую.

Мало кто из нас вспомнит далекую от нас игру «Лодка», хотя, старожилы села Марково, Анадрьского района, Чукотского автономного округа, наверняка застали бытование этой замечательной социально-театрализованной игры.

Где обрядовое ряжение имело важную, почти сакральную форму, при которой старожилы села Маркого могли фактически прикоснуться к своим ушедшим родичам, получить от них почти прямое, пусть и выраженное в семантичной форме бытовое общение.

Игра эта не простая, проводимая в дни особенные приуроченные к зимним святкам, по народным поверьям именно тогда можно было увидеть различные чудеса, в том числе и мира старинного, потустороннего, мира ушедших предков и даже нечисти.

Приведем описание этой удивительной социально-театрализованной игры, дополнив его уместными на наш взгляд комментариями:

«В игре участвовало от 6 до 12 человек. До этого артисты спевались. Для игры надевали специальные костюмы. У атамана и есаула — черные суконные со светлыми пуговицами, «под вид морского костюма».

На голове черные мохнатые папахи. У атамана и есаула были шашки, а у последнего еще и подзорная труба. Остальные участники игры поверх своего костюма надевали рубашки и брюки из белого полотна с поясом. Единственную женскую роль исполнял также мужчина, переодетый̆ в женское платье».

Такой вариант особого отношения к костюмизации прежде всего отражает народное представление о внешнем облике родовых предков, ныне живущего населения в с. Маркого.

Отдельно хотелось бы прокомментировать образ мужчины, переодетого в женское платье. Речь тут не просто о гендерной важности и необходимости введения в игровой концепт женского персонажа (Женщины — дарующей жизнь, хозяйки, кормилицы природы. Но и прошедшей сквозь века отразившейся внутри текстовой памяти «сюжетно-мифологической ассимиляции» или даже слиянии образности мифологических представлений коренных народов Чукотки с на тот момент вновь пришедшими и в последующим освоившими регион казаками).

«Костюмированные участники игры шли под вечер по домам».

Именно вечернее святочное время среди зимнего цикла календаря считалось тем периодом, когда из-под земли навстречу к людям могут выйти как положительные, так и отрицательные герои народной мифологии, как предки, так и нежелательная для встречи нечисть.

«Прежде чем войти в дом, спрашивали у хозяина — «можно к вам с «Лодкой» прийти?» После разрешения входили: впереди атаман, за ним есаул и остальная команда. Войдя, атаман командовал — «по местам», и гребцы вставали в два ряда».

Именно разрешение войти в дом считалось допуском обрядово игрового действа, действа игрового внутрь особо оберегаемого пространства дома. Русская деревня прекрасно понимала, что притолока, порог, ворота, сторож на двери в северных регионах нашей страны просто так без воли хозяина, не пропустит нежеланного мифологически обличенного гостя. Поэтому, заранее обусловленный договор, был необходим.

«После этого, как сказал И. А. Дьячков, все запевали песню «Плыли, выплывали тридцать три карабличка». По словам же Ф. М. Дьячкова, после того как все гребцы вставали по местам, атаман, вытащив шашку, говорил есаулу — «Поди, скажи гребцам-молодцам, чтоб сидели по местам, весла держали по бортам и чтоб запели мою любимую песню про матушку, про Волгу».

Есаул уходил к команде и передавал приказ атамана. Гребцы садились на пол. Атаман запевал, и за ним все затягивали песню «Вниз по матушке по Волге». Гребцы, сидя на полу, раскачивались, имитируя греблю. Есаул с атаманом, стоя, в такт с раскачиванием гребцов размахивали шашками. После песни атаман опять вызывал есаула:

—Асаул, подходи ко мне скорее!Но не скоро подходишь, не смело говоришь. Растопчу! Тебе несчастному голову срублю. Пропадет твоя служба ни за что.

Есаул подходит к атаману, вытаскивает свою шашку, и они ударяют шашку о шашку («железо о железо»).

— Что прикажете, велика атаман?—-спрашивает есаул.

— Пойди, посмотри на четыре стороны, нет ли пеньев, кореньев, подводных каменьев, чтоб нам легкую шлюпку не разбить и веселых гребцов не потопить.

— Смотри вернее!

Есаул вытаскивает подзорную трубу и смотрит. — Вижу!

— Что ты видишь? — спрашивает атаман.

— Карцию

— Нет, это не карция. Была одна карция и та умерла. Смотри да вернее, чтоб нам шлюпку не поломать и т. д.

— Вижу! — кричит есаул.— Что ты видишь?

— Близ берега село.

—У моих те гребцов бока те давно свело. Поворачивайте!

Все поют: «Поворачивайте, да ребятушки». В песне, по словам информаторов, говорится, что навстречу им «из своего дворца» появляется Татьянушка и «на серебряном подносике» дает каждому по чарочке».

Внутри игры присутствует как историческая песня, особый жанр, вышедший из эпического былинного цикла, который обыгрывается словесной патетикой жителями села, особо оберегая традиционность социального устройства казачьего уклада, указывая на особого вида удар «железом о железо» — известно предание о Петре I и Уральском железе: «Слыхал я от стариков, что будто царь Петр приезжал на Урал железную руду искать, а она, матушка, тут прямо сверху лежала. Он как увидел ее, так и ахнул: «Вот этого только нам и надо».

Железо-то он, сказывают, больно любил и большой толк в нем знал, потому как сам кузнец был. Перво-наперво царь Петр из уральского железа сковал подкову. Он, слышь, усилок был и подковы голыми руками разгибал, а эту не мог разогнуть.

Потом он сковал меч и стал его пробовать. Рубил им чугун, железо, камни. И все, как репа, пополам разлетается. А меч даже не затупился».

Так память о величии русского железа и его боеспособности, неслась сквозь века, надо сказать не только среди русского населения Чукотского края. Вот что упоминают о русских мореплавателях, ступивших на Чукотскую землю, торёные жители Чукотки: «Одежда вся железная, усы как у моржей, глаза круглые железные, копья длиной по локтю и ведут себя драчливо — вызывают на бой».

После окончания социально-театрального действа, продолжается обрядовая его часть, где хозяин дома принимает по должному ночных гостей, отдавая дань уважения предкам места, где теперь стоит русское село Марково.

«Атаман опять вызывает есаула:

— Сходи к этому домохозяину, спроси — нет ли попить, поесть, веселых гребцов повеселить?

Есаул обращается с этим вопросом к хозяину. Хозяин, конечно, отвечает: есть. Гребцы поднимают' его на стуле, припевая «Во лузьях, во зеленых во садах». После величания хозяина он приглашает всех к столу. «Дадут чайку, рыбки построгают, где живут побогаче бражки нальют».

Потом, после взаимных благодарностей артисты идут дальше».

Социально-бытовая театрализованная игра «Лодка» передает исторический непростой путь русского населения Чукотки, скорее всего была занесена в Марково в конце XIX или в самом начале XX в. служилыми казаками, выходцами с Камчатки.

Поэтому можно предположить ее активное бытование среди камчатских казаков в период, предшествующий̆ ее появлению на Анадыре.

А к ним в свою очередь к ним она была занесена матросами. На это указывает и костюм исполнителей «Лодки» в Марково, который, как отмечали Марковские старожилы, был сшит под вид морского костюма.

Так, включение социально-театральной игровой формы, существующей ранее в рамках полноценного святочного обряда ряжения, выражается вновь через обращение к народной фольклорной памяти, но уже особо тонко оберегаемой взрослым, мужским населением села Марково.

Отдавая почести исторической памяти, собственным предкам, не отходя от традиционных форм восприятия культуры, народ передавал в искусных формах память народную, сплетал порой несколько фольклорных жанров в единую семантическую систему, которая наиболее полно раскрывает себя в среде простонародных игр.

Восстановить понимание и отношение к традиционным глубинным смыслам игры, дело наших с вами рук.

Владимир Гуськов

* Мнение редакции Фонда может не совпадать с мнением автора